Тяжёлые дни (Из солдатских воспоминаний)

«… Затем попал в соседнюю комнату, где молодые девушки или женщины, не знаю, мыли раненых. Меня положили в корыто и хотели тоже помыть, но я вымылся сам. Было как то неудобно после фронта, где мы рядовые артиллеристы, женщин практически не видали, оказаться в таком пикантном положении. Одели нас в чистое нижнее белье. Девушки переправили нас в соседний кабинет, где врач осмотрел рану, перевязал ее, и направил в покой. В Тамбове, я научился ходить с клюшкой, когда глядишь, как ходят другие, то кажется, что это просто. Но когда пришлось самому идти на клюшках, получилось, что это совсем не так просто. Я несколько раз падал. Интересно, что когда я падал, я обязательно вытягивал вперед свою раненую ногу и втыкался в пол культей, разбивал ее в кровь. Со временем некоторые молодые ребята, спускаясь с лестницы, прыгали с помощью костылей с одной площадки на другую, минуя ступеньки. Как они не падали ума не приложу! Я так не прыгал. Я аккуратно переступал со ступеньки на ступеньку. Ну а некоторые лихачи садились на перила лестницы и скатывались по ним вниз, держа костыли в руках.

В Тамбове мне вливали кровь. Одновременно кровь вливали и моему соседу, что лежал напротив меня. Я перенес вливание крови легко, даже аппетит стал лучьше, а соседа стал бить озноб. Его накрыли несколькими одеялами. Но он все равно долго бился. Рана на ноге заживала. Гноя стало меньше. Рана заживала и поджимала коленку – так было удобнее, меньше болело. Однако врач заставил коленкой работать, а это было нелегко. Как-то раз лежу, машу коленкой, а сосед говорит: «Не тужи, еще плясать будешь!».

Я усомнился, но стало как то веселее. Стояла уже поздняя осень 1943 года, когда нас, безногих и безруких погрузили в санитарные машины и отвезли на вокзал. На вокзале нас ждал санитарный состав. Меня внесли и положили на боковую койку. В вагоне было чисто. По вагону ходили одетые в чистые белые халаты медицинские сестры и врачи. Все они были молодые, красивые, внимательные, ласковые. Это был уже не товарный эшелон, в котором мы ехали до Тамбова, а настоящий санитарный поезд. Путь наш лежал в Новосибирск. В санитарном поезде перевязки делали регулярно. Кормили хорошо. Путь до Новосибирска длился более недели. В Новосибирск прибыли ночью. Санитары – мужчины в солдатских шинелях и белых халатах стали выносить лежачих из вагонов. Меня вынесли и положили на кровать. Кровати рядами стояли под навесом около вокзала. Ко мне подошла сестра и заботливо одела теплым одеялом. Морозило. Было начало ноября 1943 года. Наконец подъехала настоящая санитарная машина. Помню, как светло было в салоне санитарной машины, когда нас в нее грузили, мои носилки установили в верхнем ряду. Минут через сорок машина остановилась, и нас начали выгружать. Так я попал в Новосибирск — в госпиталь №3882. Располагался госпиталь в двухэтажном деревянном здании, видимо тоже в бывшей школе. Сюда свозили всех тех солдат, которые потеряли конечности, и для фронта уже не годились. На втором этаже, где я лежал, в палате лежал мужчина. Только одна женщина была среди нас. Она лежала в коридоре одна. Это была совсем еще молодая девушка. Запомнились ее каштановые, волнистые по плечи волосы и румяное лицо. Левой ноги у нее не было выше колена. Если мы, мужчины, прыгали на своих клюшках по палате, и коридорам в нижнем белье, то она носила малинового цвета куртку и такие же брюки с отрезанной левой штаниной. Прыгала она на своих клюшках, как и мы грешные.

Почти месяц лежу я в госпитале. Жизнь однообразная – завтрак, обед, ужин, перевязки. Запах в палате удушливый – сильно пахло гноем. Поэтому те, кто мог ходить на клюшках, выходили в коридор, где лежала девушка и размещались там на диванах, играли в домино, в шашки. Кормили нас хорошо. Давали белый хлеб утром и вечером. По чайной ложке сахарного песку, утром по кусочку сливочного масла. Главный хирург, куда-то выехал, операции не делали. Мне предстояла еще одна операция – так называемая реампутация культи.

В нашей палате лежал молодой парень. Нога у него была отнята выше колена. Говорили, что при ранении у него был ушиблен нерв ноги. Так это или не так – не знаю, только рана его не заживала. Он лежал в госпитале уже давно. Ему сделали несколько операций, все укорачивая и укорачивая ногу. Однако после каждой операции кожа под повязкой делась мертвой и сползала чехлом. Забегу вперед. Я выписался из госпиталя в конце декабря 1943 года, а он перенес очередную операцию и остался лежать дальше. Это был настоящий мученик.

Рана заживала. Культя, которая походила первоначально на дровяную тюльку — так она была раздута, — опала и выглядела почти обычной. Кожа на ране не являлась. Рану обтягивала, какая то тонкая прозрачная пленка. Ощущение ноги было очень сильно. Проснувшись ночью, чтобы сходить в туалет я вскакивал с кровати на обе ноги и летел с грохотом на пол. Один раз такое падение вызвало сильное кровотечение и меня, подняв с пола, отправили в перевязочную. Хотя рана заживала, но нога болела, часто ее дергало, и это было мучительно. Чтобы заснуть, я в этот период привык ложиться на левый бок, чтобы не придавить культю и барабанил правой рукой по железной кровати. Барабанить перед сном по кровати стало такой устойчивой привычкой, что даже привозвращении домой, я некоторое время продолжал барабанить, чем вызвал недовольство жены.

Все мы, лежащие в госпитале № 3882, знали, что по выздоровлению нас комиссуют домой… О доме скучали. Некоторые в этом отношении были настолько нетерпеливы, что требовали выписать их из госпиталя без реампутации. Но, реампутация была нужна. Без этой операции нельзя было в дальнейшем ходить на протезе. Но некоторые не понимали это и продолжали, несмотря на возражения, требовать выписку. И добивались своего – их выписывали. Конечно, все они в будущем были обречены ходить на деревяшках. Скучал по дому и я. Из Новосибирска я написал первое письмо после ранения. Рука не поднималась писать, что я калека – без ноги. Из письма жены, полученного мною здесь в Новосибирске, я узнал, что ее письмо, посланное мне на фронт, вернулось обратно и вызвало переполох. «Убит». Жена, хотя она не страдала предрассудками в этот раз, охваченная тревогой побежала к ворожейке. Интересно получилось – ворожейка ей сказала, что я не убит. Только у меня не хватает какой то части. И жена успокоилась. А потом пришло мое письмо из Новосибирска, которое подтвердило, что у меня действительно «не хватает одной части». Я не курил, поэтому махорку, которую получал, обменивал на сахарный песок. Сахар я копил детям, чтобы хоть что-нибудь привезти в подарок. Приближалась 26-я годовщина Великой Октябрьской Социалистической революции. Радио объявило радостные вести – наши войска в ожесточенных боях громили гитлеровскую нечисть. 6-го ноября 1943 года был освобожден Киев. Значительно позже, уже дома из письма командира дивизиона ст. лейтенанта Чешского М.И. я узнал, что в этих боях участвовала и наша дивизия.

В госпитале довольно часто демонстрировали кино. Кто мог ходить на клюшках, приходил сам, кто не мог, того приносили на руках, некоторых даже на носилках. Это тех, у кого ног совсем не было. Мои ожидания главного хирурга не пропали для меня и для многих других выздоравливающих зря. За это время я заочно окончил два курса – курс счетовода колхозов и курс бухгалтеров совхозно-колхозного производства. У меня было желание после выздоровления устроиться где-нибудь на юге в колхозе бухгалтером. Звал меня в колхоз на Кубань один товарищ по палате. Он расхваливал жизнь своего колхоза, просторы и щедрость Кубанской земли. Забегу вперед – после выздоровления я с ним переписывался. По тем местам тоже прошла война. Жить было тоже трудно. Так я никуда не поехал. А удостоверения об окончании курсов у меня и сейчас хранятся, как память тех дней…»

Продолжение следует.